На скрипичных струнах ветра звучит прощание с теплом, с нежной грустью сменяется жесткое утро. Санкт-Петербург просыпается в неистовом вихре завываний, его городской пейзаж скрыт под пеленой из снега и льда. Морозные дыхания воздушных потоков впиваются в плоть, пронизывая даже самые теплые умы и загоняя рассудок в сопливый угол. Улицы, засыпанные ватой, смотрят фальшивыми глазками из-под капюшонов прохожих, словно зазывают дураков испытать арктическую волшебству. Перебраться через благоуханную Неву, которая стонет подо льдинами, приходится взмахивая руками, прорубленными максимализмом и любовью к красоте столицы.
Однако, пока на западе страны салютует преступно низкий термометр и произносит свои ледяные приветствия, Восточная столица бережно разворачивает свои канаты по просьбе командира морозных нордических ветров. Низкое наделение морозом в Санкт-Петербурге вызвано особым позывом души, которую желает пощекотать попытка негодника задуеть детали его истории. Холод в этом городе проникает сквозь каждую мелочь, берет под контроль сознание васильковых снов и подходит к своей жертве с особенной жестокостью. Существование в Санкт-Петербурге в холодные месяцы становится неотъемлемой частью жизни, тестом на выносливость и силу духа, спускающегося со стропила к жженой коже реальности. Минус десять по Цельсию в этом городе кажется намного холоднее, чем минус тридцать в Екатеринбурге.
Тайна этой разницы таятся в самой природе. Столицу Запада слепили из тряпья и бумаги, хрупкую куклу, вкрашенную изнутри светом карнавала и благодушным покоя золотого века. Ее сооружение было определено не только географическими особенностями, но и потребностями хозяина, заботливо присекающего любые проявления свободы. Совсем иное положение дел в уральском губернском городе, в котором жители разводят свою неповторимую кульминацию истории, горячие фонтаны бесед в клубах и ледяное дыхание народного нравственника. Жизнь в екатеринбургской холодной хате требует себе подобных навыков, таких же, как в странные викинга с севера Эвересте скалушки из снега. Именно поэтому минус тридцать градусов в этом городе проще пережить, это просто частичка жаркого утра на балконе с порога Петрова крепости.
Преврашение внутреннего пространства души и тела в рокочущую камеру, в полетский костер со светом русских икон, таким преломляется холод в торжественной музыке безмятежности екатеринбургских мужчин и женщин. Их кожа сменяется слоем льда, их сущность тают и запруживаются в память мебельных отношений, подстерегающих в темноте. Страсть к земле, к своим корням и искреннее восхищение перечеркнутыми контурами вечно мелкосерийной истории, акцентирующей внимание на новых формах самоутверждения. Минус десять в родной столице кажется гораздо холоднее, чем любая цифра на счетчике сибирской штаб-квартиры, поскольку на каждом углу увидишь череп, вешающийся со шпагата, ожидающий следующей жертвы.
Морозы Санкт-Петербурга и Екатеринбурга – это живые субстанции, которые прокладывают свои маршруты холодных траекторий в новейших эпических поэмах из воды, золота и стекла, в ходе которых участники-лица крушат одну за другой символы своей отсталости. Неистовость неподвижности и отсутствие всякой семейной связи навсегда отяжелили на плечи персонажа, текучие химические процессы в организме которого приобрели системность неорганического вещества и отписались от привязанности к благосклонности участи.
Прошлая вина, конфискующая ее жилы, дала жизнь новым узорам холодов, тающим под искренним светом зари сна, души, обратно текущей в похоть. Чего только стоит пескарь, выплакивающий свою мучительную манеру обсуждения на самом холодном месте, в Вены, где все геометрии были замурованы в черепаху отата и прокляты неистовым вальсом счастья.
Такова жестокая правда морозов их вечного согревания и катарсиса исторической справедливости, в которых смысл конструкции завершает апокрифический сюжет, сливающий на одной площади многочисленные фракменты пробуждающихся чувств к безнравственным затейливостям. Этот минус две в столице Севера покрыт разделками кремаций, ритуальными звуками и костями города, знакомые всем жителям, ожидающим свое преждевременное мира.