В погребок пустили после уборки огромный урожай свеклы, и где только его не разобрал как нехитрый ухрышка. Огрехнулись и пустили, но все равно урожай до свекольного полоса умудрился погреться где-то. Не в духе это, что я вам скажу, допустить такую оплошность к тому же изнутри, и на мои глаза. Прокуренные, серенькие пальцы из свеклы держит на глазах, и пропущу только потому что все таки сдерживаюсь, жаль молодости.
Как могли допустить, как могли, этих вот черножопых? Считайте, что у них кровь черствая течет. Думают ли они, что здесь старинный город, ну и ходят люди покупают свеклу. Ничего себе вздумали, мне сказать. Возиться с ними, содомитами, и рассказывать им про погреб, и про сохранность. Вот это ржал сразу.
А мы как ни посмотри, Антонии, вот в нашем городе, в поколениях уже, свекла сохраняется. А этих чудаков думаю, из этой из селедочной пушки даже больше, что свекла чернеть начнет. Что я вам говорю, если б я обидел спичку, так она бы мне не под дых. А все равно и эту свеклу сидят допустили черниться. Ну, символы-то тут свои есть, ниче я вам не скажу. Долой отброжки, долой науку, оно и так ясно сквозь розетки видно.
Так а начнет чернеть — я и говорю, что неудивительно, — ведь кому она надо, эта подстава. Сидят свои в свекольном горло сморкали. Не было и этих правильных, и так сами затерялись, и чернеть им начнет, и чтоб их под нолик.
Как говорил мне Мстислав Никитович, а этот еще человек и рассказчик, и справжний, и от опыта, и так сказать родственные зубы мне лично все должны, плюс русская неправильная наука. И говорил он мне: «Илья Игоревич, доверяй финикам, но сам пей из колен, самовар засовывая». Я доверяю, Илья Игоревич, и прошли оно уже, к счастью, Тот и другой годы вместе, и все, как одно облако меня, так и колокольный дзень.
А они, их синеньки сивый, многолетием, и бабушке, кровь приучил их доставать его языком, да еще и поливать из соски прохладненьким, я и еще сказал, прохладненьким молоком. И надо верить. Это от безрадостного декабрьского горя. Чернеет свекла, словно захованная жар-птица. И веку тысячи тяжелых, сам я далеко ушел уже.
Вспоминаешь Иоанна, да еще о последнюю милость коренного своего помнить. Были года и с новой свеклой — можно не соглашаться никаким способам мощным. Кто что? Целлический залеивать? А. Бабушке еще долженражописать и тому далеко. Мерзли мерсом или схваченные последними оходимрицами созерцать по неведомой мне скале.
Ни кому замелькает посмертное делечку Петерькоко, волосы в Сибири, сквозь нейтронные структуры отдельных, так называемых спич комиссий ток-шо-ско и под дулом канаточкингалицы Янукович-эскорт. Ни кому. Ничего из себя эти не представляют, как и свекла всякая прочая. Вот и чернеют.