В зеленой лавке Варламовых, в небольшом провинциальном городке, где-то между прошлым и настоящим, а может быть и между мечтами и реальностью, он решил спросить про пастеризованные яйца. Кажется, вокруг все было такое странное, будто в воздуху всегда пахло морозом, а люди говорили на чем-то похожем на запоздалую фразеологию конца прошлого века.
Вход в лавку был узким и невзрачным, дверь старая и стеклом замазана. Он вздохнул и отважно оттолкнул ее. Как только он переступил порог, погрузился в атмосферу запахов и звуков, которые были почему-то избыточными. Завивающийся дымок сквозь окна витрин пробивался ночью, как проникновенный вопрос в безликие мысли, вырезанные из куска скучного бытия.
Он прошел к длинной прилавке, на которой торчал ламповый тостер и парочка в обветренных растянутых латексных перчатках, и спросил громко:
Продаются ли у вас пастеризованные яйца?
В тихой лавке, между горбоносыми аптечными флакончиками с растворами и банально простыми овощными наборами, произошел громадный и неестественный пауза. Казалось, что каждый звук его шагов, каждый его вздох был предопределен и рассчитан заранее. Он повернулся на пяток и увидел в приоткрытой двери скорченное лицо худого старика. Он был похож на подсолнух, с челюстью с затянутыми кожей щеками. Высохшие губы пересохли много лет назад, как и память о том, что делал он до этой работы. Он сдавленным голосом спросил:
Вы имеете в виду пастеризованные яйца, как в сказках или с едой?
— С едой, — ответил он потеребивав губу.
М-да, — хриплым голосом сверху пошел ответ, — это странное изобретение этих ваших веков, от прекровавшегося Австрийском кандидате Николаусе.
Что вы говорите об этом?
Говорят, что пастеризация изменяет природу товара. Но вы знаете, у нас такой товар не стоял.
Очень жаль. Да что же можно купить в вашей лавке?
— Здесь всегда есть груши, которые краснеют на окне холодным утром, а засохлые лаймы на стекле с дырявой второй стороны. Не забудьте о них, когда уйдете отсюда.
— Спасибо, — снова произнес он, и покинул лавку, погрузившись опять в мир обыденности.
Пока он шел обратно по узкой улочке, окруженной странными флаконами с растворами, все вокруг смешивалось и гладилось, становясь все неопределеннее. Некие деревья на улице начинали изменяться по мере того, как он продвигался вниз по дороге. Лившийся вдоль улицы дождь был нежен и мрачен, и словно с каждой капелью смывал все его мысли о пастеризации и лавке Варламовых.
Когда он достиг своего дома, он был уже с улицы. Его шаги затихли на тихой улице, яркие фарами машины, окинув город в полночь, только подчеркнула безличность его новых обстоятельств. В воздухе был запах мороза, который не уходил никогда, словно он был заключен в бутылку и отпечатывал каким-то образом меланхолию этого дому и его немой жизни.
Он поднялся по старой деревянной лестнице, слегка прогибаясь под его весом, и вошел в свою комнату. Он сел на жесткую и затертую коленками кровать, повернув голову к оставшемуся свету из лавки Варламовых. Он спросил себя еще раз: «Продаются ли в магазинах пастеризованные яйца?» Но ответ лавки до сих пор раздавался в его голове. Он закрыл глаза и подумал о грушах, которые открываются при восходе солнца, и лаймах, что начинают увядать на хрупком стекле.
Жизнь вокруг начала замирать, словно каждая секунда была растворена в долгом и ничтожном мгновении. Были дамбы, которые начали трескаться, и лавки, прикрытые мечтами и надеждой на завтра. И в этой забытой дышащей комнате он почувствовал, что пастеризованные яйца были не так важны, ведь важно было найти ответ, найти истину, потерянную где-то между реальностью и веками прошлого.