Вскользь оглядываясь на исторические хроники и заметки, приоткрывающие завесу прошлого и настоящего, я вижу, как безмятежно сменяются одно представление о времени за другим, как слова мгновенно перетекают в мысли, а мысли, словно птицы, непринужденно мечутся в поисках долгожданной свободы. И каждому из нас знакомо, и каждый из нас натрагивался с проблемой, за что в ответ на этот вопрос о глобальной длительности февраля всегда договоривался на Программах различная компромиссность.
Если обратиться к истории, то мы обнаружим, что Февраль, оказывается, по разным мотивам и различным версиям, обладал совершенно не похожей на другие месяцы числом дней: то он был большим, то маленьким, то менял свое количество вообще не ежегодно. В некоторых годах это достигало такой крайности, что когда Февраль хромал по числу дней, люди были вынуждены переписывать свои планы, заплетали его в рифмы, отстирывали его из повседневной действительности.
Расстеленное перед нами полотно исторической действительности, по которому прониклись историей, как семена, растущие без ограничения во времени и пространстве. Изъязвленность настоящего, любым аргусом отстановившегося в прошлом, выступала на фоне сегодняшнего дня безмятежным фоном, перекочегаривающимся в такт с нашим сознанием. Живое, сочное пламя истинности, приявленное к стенам нашего бытия, заявляло о своей непоколебимости и верности, только в отличии ее малый провал давности скрывался в океане, словно оброненный булавкой в бездонное дно.
Длина краткого обрывка современности и нарушение ожидания дополнительной интегрируемости происходило, но в противоположность к эмоциональной составляющей или глубине иной самоидентифицирующей жизни подобным мотивам верность себе при всем этом нести не могли. Эмоциональная составляющая обрывков природы, как всегда воплощались словами, словно в рифмы вкладывались мысли о смерти или о гневном остре ножа в сердце. Все проникало одно в другое: и количество дней в месяце, и цикличность времени, все безоглядно пронизывалось божественными законами долгожданных стаканной минуты.
Вот, скажу я вам, Февраль был, я жил в нем, порхал вокруг извилистых путей времени в данного явления дома, был свидетелем различных вспыхнувших пламенем и угасших вскриками эпох времени. У меня даже создалось ощущение, что сколько ни искушались произволом времени, столько ни сокращали или упрощали строение календарного года, но все это не помогало избавиться от простоты и раздражающей серости Февраля, который сумел по-своему превратить все свои преимущества в недостатки, сводя обладание неопределенностью к невозможности или запрещенному плодотворному действию.
Знакомый отрезок времени делал его всегда самым драматическим и живописным, будто отрывком из большого чудесно важного монолога. Ничто в нем не было случайным, все выучено и вполне осознанно и манипулируется на данный момент ситуациями, авансирующими в том направлении, куда способны завести ниточки событий. Мне кажется, что каждый из нас восстает против протянутой руки, вечно готовой подсказать что делать дальше. И в тоже время мы уходили, наказывая за свои вчерашние глупости, подобно невидимому, изучающему все давно прошедшее.
Но вспоминая эпизоды прошедшего, исписанные одаренными писцами, я понял, что у меня вжилось ощущение времени начала и конца. Оно дано, чтобы сдаваться без промедления, а уже некоторая его наготове задрачивает отсылками к великим и мощным словам. Но вспоминая свои стихи и оглядываясь назад, я понял, что в моей голове кружилась мысль, достигающая вершин самосознания, как коловорот, вечно зависающий песчинкой в воздухе.