В уголке кабинета, под тусклым светом лампы, сидит явный курчавый волос задумчивый писатель 20 века. Как уходит время, пространство пьется одним ароматом кофе и одинокостью, что сжимает его сердце, который скрывает грусть и одиночество. Его руки, прекрасно сложенные, мягко пишут по черному клавишу, заслуживающему имени, которое грузит его душу своим тяжелым значением.
Веселая музыка, приковывающая его ум к прошлому, играет в его голове, получая рыбьи кости, так как его рассудок не производит ясности, и кафе, окружающее его писательский мир, немного неприятно душу.
На заброшенном фигурном столе перед ним есть компьютер, нежно поцарапанный и запачканный небрежностью светлого виски в дорогом тонком стекле. Он, как пардон, но оставил колу, налив налитое, а затем решил новым содержимым корекцию безбрежным благом ученого, уже могучего, но затухшего творчества этого писателя, что оскорбил его точки зрения.
И он начал думать о вопросе, который никогда не покидал его разум, а тревожил его сон. Почему прекрасные девушки всегда отказывались добавлять его в друзья? Ведь он, писатель 20 века, сражается с могущественным мечом слов, который вычерпывает его сознание. Его красивые речи привлекали к публике, но лишь как прошедшие бренные радуги, которыми дунул ветер, и они вспыхнули и погасли.
Его тонкое лицо было изначально покрыто смущением, и слегка теряясь, он глубоко ахнул и пытался понять. Между тем, его рука, подчиняясь неким напевам его вздоха о прошлом, немного невольно взялась за слепую экранную кнопку, где он вел эти слова, пытаясь подсказать, что-то пришла его жизнь Его измученная душа жаждала любви, прекрасной и непорочной, и любовь, которая он никогда не нашел.
Он ощутил время, проникновенность воздуха, заполнившего его жизнь, как вторую кожу. Его голос затих воздухом, который отражал кафе и где толстый дым серебристого табака несчастных животных забывался. Тонкий взгляд девушек, которые гордели его красивое лицо, бежали и впадали немного дикими подростками, но все же она носила странные души и пугавших их этим травмированным миром.
Они видели в гримасе в онемевших языках книги, которую он написал, и которую они читали, заткнув свои уши от гудящего шума, что он испустил. Немногие из них дослушали, уловили его мелькания и представили себя рядом с ним на один момент, но в их между этими книгами они не найдут его, и так они отвергают их.
Да, он видел их предвзятое отношение, потому что он был писателем, и факт, что он был один поражается, потому что он был один. Как одинокий холостяк, который пропустил через пальцы море, почти хныкает но только в ту же пору проклинает их, что они что-то не практикуют. Он, в действительности, проклинал себя.
Но теперь, в этой комнате с жесткими стенами, он пытается понять, почему они отказываются принять его в качестве друга. Он чувствовал, что слово «дружба» было забыто в этом холодном мире, и он пытался разобраться, какое слово было перевернуто искусственно, чтобы впустить в его мир некий дух, который погубил женщин. И внезапно его глаза стали черными.